Неточные совпадения
Также заседатель ваш… он, конечно,
человек сведущий, но от него такой запах, как будто бы он сейчас
вышел из винокуренного завода, это тоже нехорошо.
Пускай бы
люди мелкие,
Что
вышли из поповичей
Да, понажившись взятками,
Купили мужиков,
Пускай бы… им простительно!
Стародум. Они в руках государя. Как скоро все видят, что без благонравия никто не может
выйти в
люди; что ни подлой выслугой и ни за какие деньги нельзя купить того, чем награждается заслуга; что
люди выбираются для мест, а не места похищаются
людьми, — тогда всякий находит свою выгоду быть благонравным и всякий хорош становится.
Напрасно льстил Грустилов страстям калек,
высылая им остатки от своей обильной трапезы; напрасно объяснял он выборным от убогих
людей, что постепенность не есть потворство, а лишь вящее упрочение затеянного предприятия, — калеки ничего не хотели слышать.
— По делом за то, что всё это было притворство, потому что это всё выдуманное, а не от сердца. Какое мне дело было до чужого
человека? И вот
вышло, что я причиной ссоры и что я делала то, чего меня никто не просил. Оттого что всё притворство! притворство! притворство!…
В глазах родных он не имел никакой привычной, определенной деятельности и положения в свете, тогда как его товарищи теперь, когда ему было тридцать два года, были уже — который полковник и флигель-адъютант, который профессор, который директор банка и железных дорог или председатель присутствия, как Облонский; он же (он знал очень хорошо, каким он должен был казаться для других) был помещик, занимающийся разведением коров, стрелянием дупелей и постройками, то есть бездарный малый, из которого ничего не
вышло, и делающий, по понятиям общества, то самое, что делают никуда негодившиеся
люди.
Вронский был не только знаком со всеми, но видал каждый день всех, кого он тут встретил, и потому он вошел с теми спокойными приемами, с какими входят в комнату к
людям, от которых только что
вышли.
— Никогда не спрашивал себя, Анна Аркадьевна, жалко или не жалко. Ведь мое всё состояние тут, — он показал на боковой карман, — и теперь я богатый
человек; а нынче поеду в клуб и, может быть,
выйду нищим. Ведь кто со мной садится — тоже хочет оставить меня без рубашки, а я его. Ну, и мы боремся, и в этом-то удовольствие.
Хотя она бессознательно (как она действовала в это последнее время в отношении ко всем молодым мужчинам) целый вечер делала всё возможное для того, чтобы возбудить в Левине чувство любви к себе, и хотя она знала, что она достигла этого, насколько это возможно в отношении к женатому честному
человеку и в один вечер, и хотя он очень понравился ей (несмотря на резкое различие, с точки зрения мужчин, между Вронским и Левиным, она, как женщина, видела в них то самое общее, за что и Кити полюбила и Вронского и Левина), как только он
вышел из комнаты, она перестала думать о нем.
Девушка взяла мешок и собачку, дворецкий и артельщик другие мешки. Вронский взял под руку мать; но когда они уже
выходили из вагона, вдруг несколько
человек с испуганными лицами пробежали мимо. Пробежал и начальник станции в своей необыкновенного цвета фуражке. Очевидно, что-то случилось необыкновенное. Народ от поезда бежал назад.
— Я тебе говорю, чтò я думаю, — сказал Степан Аркадьич улыбаясь. — Но я тебе больше скажу: моя жена — удивительнейшая женщина…. — Степан Аркадьич вздохнул, вспомнив о своих отношениях с женою, и, помолчав с минуту, продолжал: — У нее есть дар предвидения. Она насквозь видит
людей; но этого мало, — она знает, чтò будет, особенно по части браков. Она, например, предсказала, что Шаховская
выйдет за Брентельна. Никто этому верить не хотел, а так
вышло. И она — на твоей стороне.
Он быстро вскочил. «Нет, это так нельзя! — сказал он себе с отчаянием. — Пойду к ней, спрошу, скажу последний раз: мы свободны, и не лучше ли остановиться? Всё лучше, чем вечное несчастие, позор, неверность!!» С отчаянием в сердце и со злобой на всех
людей, на себя, на нее он
вышел из гостиницы и поехал к ней.
— Петр Дмитрич! — жалостным голосом начал было опять Левин, но в это время
вышел доктор, одетый и причесанный. «Нет совести у этих
людей, — подумал Левин. — Чесаться, пока мы погибаем!»
— Нешто
вышел в сени, а то всё тут ходил. Этот самый, — сказал сторож, указывая на сильно сложенного широкоплечего
человека с курчавою бородой, который, не снимая бараньей шапки, быстро и легко взбегал наверх по стертым ступенькам каменной лестницы. Один из сходивших вниз с портфелем худощавый чиновник, приостановившись, неодобрительно посмотрел на ноги бегущего и потом вопросительно взглянул на Облонского.
― У нас идут переговоры с ее мужем о разводе. И он согласен; но тут есть затруднения относительно сына, и дело это, которое должно было кончиться давно уже, вот тянется три месяца. Как только будет развод, она
выйдет за Вронского. Как это глупо, этот старый обычай кружения, «Исаия ликуй», в который никто не верит и который мешает счастью
людей! ― вставил Степан Аркадьич. ― Ну, и тогда их положение будет определенно, как мое, как твое.
Он еще занимал важное место, он был членом многих комиссий и комитетов; но он был
человеком, который весь
вышел и от которого ничего более не ждут.
В это время один из молодых
людей, лучший из новых конькобежцев, с папироской во рту, в коньках,
вышел из кофейной и, разбежавшись, пустился на коньках вниз по ступеням, громыхая и подпрыгивая. Он влетел вниз и, не изменив даже свободного положения рук, покатился по льду.
— Нисколько, — сказал он, — позволь. Ты не можешь видеть своего положения, как я. Позволь мне сказать откровенно свое мнение. — Опять он осторожно улыбнулся своею миндальною улыбкой. — Я начну сначала: ты
вышла замуж за
человека, который на двадцать лет старше тебя. Ты
вышла замуж без любви или не зная любви. Это была ошибка, положим.
Как только
человек, установив чай,
вышел из комнаты, Алексей Александрович встал и пошел к письменному столу.
Когда они
вышли, карета Вронских уже отъехала. Выходившие
люди всё еще переговаривались о том, что случилось.
Было у Алексея Александровича много таких
людей, которых он мог позвать к себе обедать, попросить об участии в интересовавшем его деле, о протекции какому-нибудь искателю, с которыми он мог обсуждать откровенно действия других лиц и высшего правительства; но отношения к этим лицам были заключены в одну твердо определенную обычаем и привычкой область, из которой невозможно было
выйти.
Но всё равно; я не могу прятаться», сказал он себе, и с теми, усвоенными им с детства, приемами
человека, которому нечего стыдиться, Вронский
вышел из саней и подошел к двери.
— Я приехал, но поздно. Виноват, — прибавил он и обратился к адъютанту, — пожалуйста, от меня прикажите раздать, сколько
выйдет на
человека.
Он позвонил
человека, поспешно оделся и
вышел на крыльцо, совершенно забыв про сон и мучась только тем, что опоздал.
— Решения, какого-нибудь решения, Алексей Александрович. Я обращаюсь к тебе теперь («не как к оскорбленному мужу», хотел сказать Степан Аркадьич, но, побоявшись испортить этим дело, заменил это словами:) не как к государственному
человеку (что̀
вышло не кстати), а просто как к
человеку, и доброму
человеку и христианину. Ты должен пожалеть ее, — сказал он.
— Да так. Я дал себе заклятье. Когда я был еще подпоручиком, раз, знаете, мы подгуляли между собой, а ночью сделалась тревога; вот мы и
вышли перед фрунт навеселе, да уж и досталось нам, как Алексей Петрович узнал: не дай господи, как он рассердился! чуть-чуть не отдал под суд. Оно и точно: другой раз целый год живешь, никого не видишь, да как тут еще водка — пропадший
человек!
Я сидел у княгини битый час. Мери не
вышла, — больна. Вечером на бульваре ее не было. Вновь составившаяся шайка, вооруженная лорнетами, приняла в самом деле грозный вид. Я рад, что княжна больна: они сделали бы ей какую-нибудь дерзость. У Грушницкого растрепанная прическа и отчаянный вид; он, кажется, в самом деле огорчен, особенно самолюбие его оскорблено; но ведь есть же
люди, в которых даже отчаяние забавно!..
Скоро показалась вдали лодка, быстро приблизилась она; из нее, как накануне,
вышел человек в татарской шапке, но стрижен он был по-казацки, и за ременным поясом его торчал большой нож.
Если ты над нею не приобретешь власти, то даже ее первый поцелуй не даст тебе права на второй; она с тобой накокетничается вдоволь, а года через два
выйдет замуж за урода, из покорности к маменьке, и станет себя уверять, что она несчастна, что она одного только
человека и любила, то есть тебя, но что небо не хотело соединить ее с ним, потому что на нем была солдатская шинель, хотя под этой толстой серой шинелью билось сердце страстное и благородное…
Из нее
вышел человек среднего роста, в татарской бараньей шапке; он махнул рукою, и все трое принялись вытаскивать что-то из лодки; груз был так велик, что я до сих пор не понимаю, как она не потонула.
— Да вот, ваше превосходительство, как!.. — Тут Чичиков осмотрелся и, увидя, что камердинер с лоханкою
вышел, начал так: — Есть у меня дядя, дряхлый старик. У него триста душ и, кроме меня, наследников никого. Сам управлять именьем, по дряхлости, не может, а мне не передает тоже. И какой странный приводит резон: «Я, говорит, племянника не знаю; может быть, он мот. Пусть он докажет мне, что он надежный
человек, пусть приобретет прежде сам собой триста душ, тогда я ему отдам и свои триста душ».
«А мне пусть их все передерутся, — думал Хлобуев,
выходя. — Афанасий Васильевич не глуп. Он дал мне это порученье, верно, обдумавши. Исполнить его — вот и все». Он стал думать о дороге, в то время, когда Муразов все еще повторял в себе: «Презагадочный для меня
человек Павел Иванович Чичиков! Ведь если бы с этакой волей и настойчивостью да на доброе дело!»
— Мне совестно наложить на вас такую неприятную комиссию, потому что одно изъяснение с таким
человеком для меня уже неприятная комиссия. Надобно вам сказать, что он из простых, мелкопоместных дворян нашей губернии, выслужился в Петербурге,
вышел кое-как в
люди, женившись там на чьей-то побочной дочери, и заважничал. Задает здесь тоны. Да у нас в губернии, слава богу, народ живет не глупый: мода нам не указ, а Петербург — не церковь.
Из этого курса
вышло немного, но эти немногие были крепыши, были обкуренные порохом
люди.
— А тебя как бы нарядить немцем да в капор! — сказал Петрушка, острясь над Селифаном и ухмыльнувшись. Но что за рожа
вышла из этой усмешки! И подобья не было на усмешку, а точно как бы
человек, доставши себе в нос насморк и силясь при насморке чихнуть, не чихнул, но так и остался в положенье
человека, собирающегося чихнуть.
— А вот другой Дон-Кишот просвещенья: завел школы! Ну, что, например, полезнее
человеку, как знанье грамоты? А ведь как распорядился? Ведь ко мне приходят мужики из его деревни. «Что это, говорят, батюшка, такое? сыновья наши совсем от рук отбились, помогать в работах не хотят, все в писаря хотят, а ведь писарь нужен один». Ведь вот что
вышло!
Губернаторша, сказав два-три слова, наконец отошла с дочерью в другой конец залы к другим гостям, а Чичиков все еще стоял неподвижно на одном и том же месте, как
человек, который весело
вышел на улицу, с тем чтобы прогуляться, с глазами, расположенными глядеть на все, и вдруг неподвижно остановился, вспомнив, что он позабыл что-то и уж тогда глупее ничего не может быть такого
человека: вмиг беззаботное выражение слетает с лица его; он силится припомнить, что позабыл он, — не платок ли? но платок в кармане; не деньги ли? но деньги тоже в кармане, все, кажется, при нем, а между тем какой-то неведомый дух шепчет ему в уши, что он позабыл что-то.
Впрочем, Чичиков напрасно сердился: иной и почтенный, и государственный даже
человек, а на деле
выходит совершенная Коробочка.
Двести рублей
выходит на
человека в год в богоугодном заведении!..
Ноздрев человек-дрянь, Ноздрев может наврать, прибавить, распустить черт знает что,
выйдут еще какие-нибудь сплетни — нехорошо, нехорошо.
И вы, красотки молодые,
Которых позднею порой
Уносят дрожки удалые
По петербургской мостовой,
И вас покинул мой Евгений.
Отступник бурных наслаждений,
Онегин дома заперся,
Зевая, за перо взялся,
Хотел писать — но труд упорный
Ему был тошен; ничего
Не
вышло из пера его,
И не попал он в цех задорный
Людей, о коих не сужу,
Затем, что к ним принадлежу.
Быть можно дельным
человекомИ думать о красе ногтей:
К чему бесплодно спорить с веком?
Обычай деспот меж
людей.
Второй Чадаев, мой Евгений,
Боясь ревнивых осуждений,
В своей одежде был педант
И то, что мы назвали франт.
Он три часа по крайней мере
Пред зеркалами проводил
И из уборной
выходилПодобный ветреной Венере,
Когда, надев мужской наряд,
Богиня едет в маскарад.
Остапу и Андрию казалось чрезвычайно странным, что при них же приходила на Сечь гибель народа, и хоть бы кто-нибудь спросил: откуда эти
люди, кто они и как их зовут. Они приходили сюда, как будто бы возвращаясь в свой собственный дом, из которого только за час пред тем
вышли. Пришедший являлся только к кошевому, [Кошевой — руководитель коша (стана), выбиравшийся ежегодно.] который обыкновенно говорил...
— Н… нет, видел, один только раз в жизни, шесть лет тому. Филька,
человек дворовый у меня был; только что его похоронили, я крикнул, забывшись: «Филька, трубку!» — вошел, и прямо к горке, где стоят у меня трубки. Я сижу, думаю: «Это он мне отомстить», потому что перед самою смертью мы крепко поссорились. «Как ты смеешь, говорю, с продранным локтем ко мне входить, — вон, негодяй!» Повернулся,
вышел и больше не приходил. Я Марфе Петровне тогда не сказал. Хотел было панихиду по нем отслужить, да посовестился.
— Да неужели же мне и с вами еще тоже надо возиться, — сказал вдруг Раскольников,
выходя с судорожным нетерпением прямо на открытую, — хотя вы, может быть, и самый опасный
человек, если захотите вредить, да я-то не хочу ломать себя больше.
«Кто он? Кто этот вышедший из-под земли
человек? Где был он и что видел? Он видел все, это несомненно. Где ж он тогда стоял и откуда смотрел? Почему он только теперь
выходит из-под полу? И как мог он видеть, — разве это возможно?.. Гм… — продолжал Раскольников, холодея и вздрагивая, — а футляр, который нашел Николай за дверью: разве это тоже возможно? Улики? Стотысячную черточку просмотришь, — вот и улика в пирамиду египетскую! Муха летала, она видела! Разве этак возможно?»
Что, не допускаете, что ли, чтоб из такого народа
выходили люди фантастические?
Так, значит, решено уж окончательно: за делового и рационального
человека изволите
выходить, Авдотья Романовна, имеющего свой капитал (уже имеющего свой капитал, это солиднее, внушительнее), служащего в двух местах и разделяющего убеждения новейших наших поколений (как пишет мамаша) и, «кажется,доброго», как замечает сама Дунечка.
Тотчас же убили, всего каких-нибудь пять или десять минут назад, — потому так
выходит, тела еще теплые, — и вдруг, бросив и тела и квартиру отпертую и зная, что сейчас туда
люди прошли, и добычу бросив, они, как малые ребята, валяются на дороге, хохочут, всеобщее внимание на себя привлекают, и этому десять единогласных свидетелей есть!
Он был до того худо одет, что иной, даже и привычный
человек, посовестился бы днем
выходить в таких лохмотьях на улицу.